Е.С.Левина. «Холодная война» в советской науке: проблема нравственного выбора

Е. С. Левина

"ХОЛОДНАЯ ВОЙНА" В СОВЕТСКОЙ НАУКЕ: ПРОБЛЕМА НРАВСТВЕННОГО ВЫБОРА

История отечественной науки за более чем 70-летний период существования советского государства изобилует событиями такого масштаба как открытия мирового значения, создание крупных научных центров и блестящих научных школ в области естественно-научного и гуманитарного знания. Вместе с тем, жизнь науки в советских условиях всегда была подчинена жесткому идеологическому диктату, а жизнь ученых – как и всех советских граждан – тотальному контролю со стороны власти. Переживая периоды усиления и ослабления этого контроля, ученые часто вынуждены были стоять перед проблемой нравственного выбора не только в плане профессиональной этики, общепринятой в исследовательской деятельности. Само существование науки в жестких условиях регламентации всех сторон жизни общества, заключения исследовательской деятельности в рамки обслуживания нужд государства, формировало тип советского ученого с характерными особенностями комплекса нравственных критериев, включающих конформизм в отношениях с властью. Государственная политика в области науки, бывшая частью политики упрочения социалистического, по существу, закрытого общества, способствовала созданию специфической атмосферы, не содействовавшей свободному творчеству.

Анализ событий истории отечественной науки не может быть полным без рассмотрения обстоятельств развития той или иной отрасли знания вместе с проблемами, рожденными ходом общественно-политической жизни страны, оказывавшими на деятельность ученых весьма существенное влияние.

Среди факторов такого влияния, связанных с отношениями власти и интеллигенции, научной и научно-технической в том числе, необходимо отметить инициированные партаппаратом научные дискуссии и кампанию так называемых Судов чести. В предлагаемой публикации материалы архива ЦК ВКП(б) – КПСС (РЦХИДНИ), Министерства здравоохранения СССР и АМН СССР (ГАРФ) иллюстрируют события 1947 года, связанные с организацией первого из Судов чести над учеными, который послужил образцом для последующих. Кампания в целом стала прелюдией к дискуссиям 1948-51 гг, бывшим в действительности ничем иным как формой подавления властью очагов свободомыслия в обществе в его профессиональном, специально научном проявлении.

Суды чести, практиковавшиеся в 1947-49 гг, в отличие от принятых в армейской среде офицерских судов чести, были инструментом советской инквизиции сталинского времени, придуманным властью для подавления вспыхнувшего в послевоенном обществе естественного чувства раскрепощения. Союзническому сотрудничеству СССР с государствами антигитлеровской коалиции, вопреки представлениям народа-победителя, не было суждено перспективы существования в мирное время. Уже в 1946 году руководство приступило к реализации курса на изоляцию страны от прозападного влияния в политике и культуре, создание в близком будущем социалистического лагеря, противостоящего остальному капиталистическому миру (1). Внутри страны, вводимой в состояние "холодной войны" с Западом, необходимо было искоренить всяческое инакомыслие.

Стартом идеологической кампании этих лет, вошедшей в историю как "борьба с космополитизмом", и стали общественные суды. В марте 1947 года было опубликовано совместное Постановление Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) "О создании судов чести в министерствах СССР и центральных ведомствах", на которые возлагалось "рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных поступков и действий" (2), а в июне того же года Президиум Верховного Совета СССР принял обновленный "Указ об ответственности за разглашение государственной тайны и утрату документов, содержащих государственную тайну". Перечень сведений, составляющих государственную тайну, опубликованный вместе с текстом Указа (3), охватывал практически все сферы деятельности, в том числе и научно-исследовательскую, традиционно связанную с опубликованием результатов в научных журналах заграницей как это было принято в мировом научном сообществе. Сочетание названных законодательных нововведений создавало базу для очередной волны репрессий и позволяло придать им ярко выраженную антиинтеллигентскую направленность.

Пробным камнем кампании стал процесс профессоров Н.Г.Клюевой и Г.И.Роскина прошедший в июне 1947 г в Министерстве здравоохранения СССР. Сценарий, подсказанный конкретным событием – передачей рукописи книги "Биотерапия злокачественных опухолей" в США в порядке обмена научной информацией – сложился в результате "творческой" разработки его в идеологических верхах, "апробации" на первом процессе и представляется следующим. Компетентными органами в ведомстве обнаруживается факт утечки секретной информации. Группа лиц, общавшихся с гражданами иностранных государств по долгу службы, обвиняется в организации передачи секретных сведений, причем одному из них предъявляется обвинение в шпионаже и им занимается Госбезопасность, остальные подвергаются общественному суду по обвинению в антипатриотизме, утрате бдительности, склонности к раболепию перед иностранцами и т.п.. Точно по этой схеме были осуществлены первые процессы кампании, причем сфабрикованность обвинений мало у кого из современников вызывала сомнения. В первом акте, подготовленном по инициативе А.А.Жданова и прошедшем под непосредственным контролем И.В.Cталина, академик В.В.Парин был обвинен в передаче американской стороне сведений, представленных как секретные, а в действительности содержащихся в уже опубликованных к тому времени научных трудах, и в апреле 1948 г осужден на 10-летнее заключение (4). Авторы этих трудов – профессора Н.Г.Клюева и Г.И.Роскин – осуждены общественным судом за отсутствие патриотизма и получили ярлык "сомнительных граждан"(5). Министр здравоохранения Г.А.Митерев за утрату бдительности и безответственность в руководстве министерством снят с должности, свидетельствовал на суде против профессоров, сам осужден следующим Судом чести Минздрава (6).

Акт второй был организован в сентябре 1947 г в самом аппарате ЦК ВКП(б) вокруг "Сучкова, недавно разоблаченного агента американской разведки", которого в свое время пригласили в аппарат и позже рекомендовали в должность директора Иноиздата "ответственные работники Отдела пропаганды ЦК Александров, Кузаков и Щербаков", за что и были призваны к ответственности суровым товарищеским судом, покаялись и отделались порицанием (7).

В акте третьем обвинения предъявлялись сотрудникам Метеорологической службы, передавших "все наши материалы, которыми мы располагали в области гидрометеорологической службы, в том числе и совершенно секретные разработки и данные", англичанам и американцам, сотрудникам Министерства геологии за публикацию в атласе карт советской прибрежной зоны Приполярья, которые считались секретными несмотря на давнее знакомство с ними союзников, проводивших во время войны транспортные караваны в советские порты Северного и Баренцева морей... (л.8 и14 отчета(8).

Документы первого процесса (записи предварительных дознаний в ЦК и суде, заметки о предполагаемых приемах заострения идеологической стороны обвинения ученых, оставленные А.А.Ждановым в записной книжке, стенограммы заседаний суда и отчеты наблюдателя от ЦК, ответственного сотрудника УПК ЦК ВКП(б), сообщавшего Жданову свои предложения по корректировке сценария суда для тиражирования процессов и т.д.) дают полное представление о механике организации кампании в аппарате ЦК . Опубликованное нами (9) "Закрытое письмо ЦК ВКП(б) по делу профессоров Клюевой и Роскина" освещает значение, которое власть придавала этой акции.

История Cуда чести по делу профессоров Клюевой и Роскина, известному как "Дело КР", бегло рассмотрена в ряде популярных изданий вплоть до средств массовой информации (10) и более подробно в историко-научной работе (11). В настоящем сообщении предлагается на примере этого случая акцентировать нравственный аспект всей кампании, имевшей далеко идущие последствия. События 1947-51 годов возвращали общество в атмосферу обостренной политической борьбы второй половины 1930-х с открытыми для публики и журналистов процессами против врагов народа. Разумеется, решения общественных судов не идут в сравнение с жестокостью приговоров политических, принятых с подачи прокурора Вышинского, и долгое время историки не придавали значения описываемым событиям, предшествовавшим апофеозу послевоенной кампании борьбы с космополитизмом в ее антисемитском аккорде – деле Еврейского антифашистского комитета (12) и "деле врачей"(13). Вместе с тем, Постановление Cовмина предписывало организацию судов во всех ведомствах, а Закрытое письмо ЦК, содержащее описание показательного процесса и адресованное первоначально высшему эшелону партийно-государственной номенклатуры, уже в июле было рекомендовано обсуждать во всех без исключения партийных организациях, вследствие чего массовость судов чести придала кампании масштабы, превосходящие все предшествующее. Главной целью кампании было не наказание отдельных "шпионов" или "врагов", а дискредитация в глазах населения наиболее дееспособной, высокообразованной и независимой в суждениях группы – советской интеллигенции. Кампания вносила в общество, консолидировавшееся в условиях войны с фашистским агрессором, новый раскол, противоставляя творческих, научных и научно-технических работников рабочим, служащим и трудовому крестьянству.

Аморальность власти, сознательно создававшей ситуации, в которых граждане были вынуждены судить своих товарищей по профессиональному цеху, очевидна. Разделение самого сообщества на обвиняемых и обвинителей ставило ученых перед выбором – потерять возможность продолжать профессиональную деятельность или играть по предложенным правилам, создавало атмосферу недоверия и содействовало склонности к конформизму в интеллигентской среде, что отнюдь не способствовало творчеству. Опасность материального ущерба, наносимого обществу и государству созданием конфликтной обстановки и подавлением инициативы в исследовательской деятельности, заменой в ряде организаций осужденных высокопрофессиональных специалистов, не принималась во внимание.

Судилище носило иезуитский характер. Формально заявление, содержащее перечень проступков профессоров Клюевой и Роскина (cоставленное в аппарате ЦК) подписывало партбюро министерства и cостав суда формировался из числа коллег обвиняемых (14). Cуд объявлялся закрытым, т.е. доступ разрешен лишь сотрудникам ведомства, но по существу являлся публичным: только на трех заседаниях первого суда присутствовало около 1500 сотрудников подведомственных Минздраву академических и лечебных учреждений Москвы. Журналисты не допущены, в печать никаких сведений не давалось, однако содержание свидетельских показаний стало известным журналистам, обращавшимся в ЦК с опровержением некоторых из них (15). Обязанности по "выдавливанию" из обвиняемых признаний разделялись между членами суда и свидетелями, о каждом из которых можно говорить отдельно, т.к. нетрудно представить, насколько разные обстоятельства вынуждали их принять предложенную в процессе роль. Вел заседания председатель суда доцент А.Н.Шабанов, гневную речь (более чем трехчасовую) общественного обвинителя, сочиненную в аппарате ЦК, выверенную прокурором К.П. Горшениным, зачитывал уважаемый человек – академик П.А.Куприянов, известный кардиолог (16), свидетелем выступил профессор В.Д.Тимаков... (17). Все это не могло не произвести тяжелого впечатления на сообщество в целом. Положение обвиняемых, вынужденных после процесса вернуться к работе среди людей, присутствовавших при их публичном унижении, и, кроме того, свидетельствовать на следующем процессе, т.к. "дело" министра, в ведомстве которого была допущена утечка информации (по существу принадлежавшей им как авторам), выделено в "отдельное производство", еще долго служило фактором устрашения для общавшихся с ними коллег.

Анализ истории развития научной проблемы, над которой работали осужденные ученые, позволяет утверждать, что неудача в реализации научной программы Г.И.Роскина и Н.Г.Клюевой в большой мере объясняется влиянием неблагоприятного морально-психологического климата, сложившегося вокруг проблемы и лично ее разработчиков, затруднившим сотрудничество, необходимое в решении комплексной междисциплинарной задачи. Собственно научную программу специалисты оценивают как оригинальную, сочетавшую проблему из области фундаментальной биологии с очевидным выходом в практическую медицину, и считают не потерявшей значения в настоящее время. Ущерб, нанесенный науке и промышленности кампанией шельмования интеллигенции этого времени, вряд ли кто возьмется оценить, но с уверенностью можно говорить о его отдаленных последствиях во многих сферах экономики страны.

Всего по стране было организовано 82 Суда чести.

Суд, состоявшийся в Министерстве высшего образования в октябре – ноябре 1947 г. по обвинению профессора ТСХА, действительного члена и президента АН БССР А.Р.Жебрака, по сценарию отличался от перечисленных выше. Обвинение, предъявленное заведующему кафедрой генетики ТСХА, носили сугубо идеологический характер: "Раболепствуя и пресмыкаясь перед буржуазной наукой, проф. А.Жебрак не разоблачил клеветы буржуазных реакционеров на передовую советскую науку, на наш народ, на наш общественный и государственный строй..." (18). Речь шла о статье, опубликованной А.Р.Жебраком в журнале "Science" еще в 1945 г и содержащей обзор достижений отечественной биологии с акцентом на развитие генетики (19). Статья была ответом советского ученого на статью американского биолога Денна (20), в которой, по мнению Жебрака, содержался "ряд неверных общеполитических выводов о зависимости науки в тоталитарных странах, к которым автор относил и СССР, от политической философии..."(21). Заступившись за отечественную науку, Жебрак позволил себе высказать утверждение, согласно которому ученые в СССР, работая в области биологии, строят общую мировую биологическую науку, а также допустил критические замечания в адрес Т.Д.Лысенко. Именно это ставилось в вину Жебраку, также как и автору другого обзора развития генетики в СССР – сотруднику Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР Н.П.Дубинину, статья которого, написанная вслед вступившему в полемику генетику Саксу (22), также была опубликована в "Science" (23).

Спустя два года после опубликования обеих статей, осенью 1947 г, обличение генетиков Жебрака и Дубинина, инициированное провокационными выпадами центральных газет (24), было вызвано также нуждами сторонников Лысенко, использовавшими кампанию борьбы с космополитизмом для политической дискредитации своих научных оппонентов.

А.Р.Жебраку пришлось пережить мучительный процесс Суда чести, накануне которого (во время следствия) он был отстранен от руководства Академией Наук Белоруссии (25). "Хождение во власть" (в период 1945-1946 г он был зав.Отделом пропаганды иагитации ЦК ВКП(б) не спасло Жебрака, его попытка смягчить ситуацию письмом – полупризнанием своих ошибок на имя А.А.Жданова (26), не имела успеха. Партком министерства счел, что поступок проф.Жебрака порочит честь и достоинство советского ученого и этот проступок попадает под действие Суда чести. Суд, отложенный с 20-21 октября на 22 ноября, все же состоялся. В соответствии со статусом Суда, определенным постановлением Совмина, Жебрак получил только"общественный выговор", но предшествовавшая суду кампания в прессе и сам суд стоили Антону Романовичу здоровья и карьеры. Решение суда рассматривалось в ведомстве, что оговаривалось специальным пунктом решения, т.е. обсуждалось всеми Учеными советами вузов и исследовательских институтов. Тенденциозность кампании и ее пролысенковская направленность были очевидны. Деморализованный судилищем Жебрак был выведен из активной оппозиции Лысенко на состоявшейся в августе 1948 г. сессии ВАСХНИЛ. Это было, пожалуй, главным результатом Суда чести в Министерстве высшего образования.

Академия наук СССР, бывшая в непосредственном подчинении Совмину, не могла избежать участия в кампании. Суд чести был выбран на специальном собрании сотрудников Академии под председательством президента С.И.Вавилова 21 октября 1947 г. (27). Вариант речи президента, забракованный им самим при подготовке к печати, тем не менее был опубликован историками в 1991 г. (28). В выступлении Вавилова были перечислены "антипатриотические поступки" нескольких сотрудников Института цитологии, гистологии и эмбриологии (Н.П.Дубинина, М.А.Пешкова, А.А.Прокофьевой-Бельговской). Однако именно в отношении Н.П.Дубинина объединенным партсобранием Биологического Отделения было решено возбудить ходатайство о разборе его антипатриотического поступка на Суде чести (29). Заступничество академика-секретаря биоотделения Л.А.Орбели, предложившего ограничиться в осуждении Дубинина формулировкой "поставить на вид" и решимость академика С.И.Вавилова, "всегда и в совершенно определенной форме высказывавшегося за то, что никаких оснований для передачи дела Дубинина в Суд чести нет" (30), позволили в декабре 1947 г. "дело Дубинина" окончательно закрыть. Решение формулировалось докладной запиской ответственных работников ЦК, причем мотивировкой отклонения обвинения было опасение, что генетиками предание Дубинина суду может быть расценено как поход на научных работников, не поддерживающих теоретических воззрений Лысенко, т.е. было, по существу, уступкой ученым, к сожалению, временной.

Прочие ведомства, в отличие от устоявшей перед натиском ЦК Академии наук, выполнили Постановление Совмина в полной мере, Суды чести просуществовали до 1949 г.

Масштабность акции, охватившей все общество позволила "пропустить" через процессы практически все образованное, т.е. требовавшее, как полагали, специальных пропагандистских приемов, население.

В полном соответствии с принципом "разделяй и властвуй" реализация кампании, которую с этих позиций следует признать успешной, облегчила осуществление политики сохранения в дальнейшем закрытого общества тоталитарного типа. Гражданам вновь было дано почувствовать жесткость и решимость власти в подавлении каких бы то ни было разночтений идеологического плана и недопущении впредь ускользания членов общества от всеобъемлющего контроля.

Более подробное рассмотрение документов, связанных с подготовкой и осуществлением первого Суда чести, позволяет составить представление не только об истории разработки конкретного научного проекта, но и о механизме принятия решений в управлении страной последнего периода сталинского Политбюро. Материалы иллюстрируют ход формирования "Дела КР ", объясняя положение ученых, попавших, вследствие сложившихся обстоятельств, буквально "под колесо истории". События 1947 года отразились не только на их личной судьбе, но и на судьбе разрабатываемой ими научной проблемы, не потерявшей своего значения, но так и не решенной до настоящего времени.

Исследования профессора МГУ цитолога и протозоолога Г.И.Роскина, имевшие свою историю (31), базировались на открытом им биологическом феномене антагонизма определенного вида протозойной инфекции и злокачественного роста в одном организме человека или животного. Возбудитель южноамериканского трипаносомиаза ( болезни Чагаса) Trуpanosoma cruzi в живом и инактивированном прогреванием виде оказывал эффект торможения роста экспериментальных опухолей животных и раковых опухолей человека . Предполагалось, что клетки трипаносомы содержат вещество, ингибирующее злокачественный рост и не оказывающее заметного влияния на нормальные ткани (32).

Накопленный к концу 1945 г. огромный экспериметальный материал (с 1939 г. в соавторстве с Н.Г.Клюевой) и некоторый опыт клиничeского применения лизатов клеток трипаносомы позволили авторам подготовить монографию и заявить о принципиально новом биотерапевтическом подходе к лечению рака докладами в Президиуме АМН СССР (март 1946 г.) и на Всесоюзном съезде онкологов (январь 1947 г.). Трудности организации исследований, тогда не предусмотренных планом ни одного из институтов Медицинской академии, в масштабе, определяемом сочетанием эксперимента, опытного производства и клиники, в условиях послевоенной разрухи и неустроенности профессор Клюева попробовала решить, обратившись непосредственно в ЦК (33). Таким образом проблема уже попала в поле зрения руководства. Интерес, проявленный к исследованиям московских ученых в США (инициативный визит в АМН и лабораторию генерала У.Смита, бывшего послом США в Москве в это время, сенсационность, приданная известию о результатах, достигнутых учеными, прессой), вывел работу на уровень приоритетных советских исследований, чему правительство придавало большое значение. Несогласованность действий чиновников Минздрава, МИДа и партаппарата независимо от самих ученых создала ситуацию угрозы утраты советского приоритета в открытии. Именно это обстоятельство позволило секретарю ЦК А.А.Жданову, как идеологу новой волны репрессий против интеллигенции, использовать случившееся для организации общественного суда над учеными.

В короткий период конца января-середины февраля Ждановым были затребованы все материалы, касающиеся работы по препарату Клюевой-Роскина (КР) и обстоятельств передачи рукописи этих авторов в США. Были опрошены все участники событий – чл-корр. АМН СССР Н.Г.Клюева, профессор, зав кафедрой гистологии МГУ Г.И.Роскин, академик-секретарь АМН СССР В.В.Парин, министр здравоохранения СССР Г.А.Митерев и его заместители Приоров Н.Н., Натрадзе А.Г., Кузнецов А.Я. и Коротков Ф.Г., представившие также свои объяснения письменно. Ответственные сотрудники аппарата ЦК С.Суворов, Б.Петров и С.Кафтанов, М.Маевский подали свои "аналитические " записки.

Текст предварительного – доследственного – собеседования Н.Г.Клюевой с А.А.Ждановым сохранился в стенографической записи "от третьего лица"(34):

Тов.Жданов интересуется, как идут дела после того совещания, которое было в ЦК по вопросам препарата КР.

Профессор Клюева сообщает, что во исполнение известного постановления Совета Министров издан приказ Минздрава и даны необходимые распоряжения по организации нового института. Сейчас идет ремонт здания и постепенно получаем необходимое материальное оборудование и экипировку, но постоянно наталкиваемся на различные мелкие трудности, которые тормозят дело. Часто различные учреждения только расшаркиваются но практически мало помогают. Покуда что работаем в прежних тяжелых условиях, готовимся к лучшей жизни.

Состоялся съезд онкологов в Ленинграде после 10-ти летнего перерыва. В нем приняло участие более полутора тысяч человек. В числе докладчиков были Клюева и Роскин. Председательствовавший на съезде профессор Н.Н.Петров (35) дал высокую оценку работам Клюевой и Роскина и приветствовал от лица русской науки профессоров Клюеву и Роскина, впервые реально доказавших возможность применения антибиотиков против рака.

В общем сейчас получили большую научную и общественную поддержку и ближайшие два года можем спокойно работать, чтобы добиваться нужного эффекта от препарата.

На вопрос тов.Жданова, что показывает практика клинического применения препарата за последнее время, Клюева отвечает, что пока что они не расширяют клинической практики, потому что прпарат производится сложным путем и стоит очень дорого – 4 тыс. рублей за литр. Сейчас бросили все силы на усовершенствование препарата, ускорение его приготовления и удешевление его. Стоимость препарата будет доведена до грошей. Сейчас уже разработана новая технология производства с массовым выходом и дешево. Летом этот препарат, изготовленный по новой технологии, применим шире на практике в клинике.

На вопрос тов.Жданова, кто помогает, а кто не помогает делу, профессор Клюева отвечает, что начальник Управления противораковых учреждений Минздрава Милонов не помогает. Очень помогал до своего отъезда заграницу Парин. Митерев как будто хочет помочь, но его помощники подводят и не всегда выполняют его указания, в общем он относится положительно к препарату.<...>

<...>Тов. Жданов спрашивает, как могло получиться, что не удалось удержать препарат в руках советских ученых и секрет изготовления препарата стал известен американцам? Зачем Парин повез с собой в Америку книгу Клюевой и Роскина и пробную дозу препарата КР?

Клюева отвечает, что Парин взял небольшой пузырек препарата, который утратил силу через день и практически американцы от этой пробы ничего не получили.

Тов.Жданов замечает, что все это сделали без разрешения правительства и это оставило неприятный осадок с точки зрения интересов как советской науки, так и советского государства.

Зачем вас ввязали в это дело? Кто-то вас агитировал? Зачем тянули вас на договор с американцами?

Клюева соглашается с тов.Ждановым, что все это действительно получилось нехорошо. Американцы много писали нам, особенно после мартовского доклада в Академии медицинских наук, запрашивали, в чем секрет производства препарата. Парин рекомендовал нам ничего не отвечать. Американцы продолжали запрашивать культуру, из которой изготовляется препарат. Мы отмалчивались.

Сообщили только, что скоро выйдет оттиск нашего доклада и тогда можно будет его прислать.

Вдруг совершенно неожиданно к нам позвонил академик Абрикосов (36). Оказывается, в этот момент у него находился американский посол Смит и что мы должны его принять. Смит приехал совершенно неожиданно и мы даже не были подготовлены к его приему. Пришлось принимать в чужом кабинете, потому что в лаборатории мы не хотели его принимать.

Смит предлагал все, что нужно для наших нужд. Мы его поблагодарили и сказали, что у нас все есть. Он настаивал и спрашивал, что может быть нужна сложная аппаратура. Нет, ответили мы, спасибо, мы работаем в институте микробиологии и у нас все есть. Он показал, что хорошо был осведомлен о состоянии дела у нас. Уезжая, он дал свой личный телефон Роскину и сказал, что Роскин может звонить в любое время, не стесняясь, и что он, Смит, просит не проходить мимо его. "Если вам нужно, чтобы ваша рукопись была быстро издана в Америке, – прошу прислать ее лично мне" (37).

Через две недели Клюеву и Роскина вызвали в Министерство здравоохранения. Парина там не было. Оказалось, что Министерство решило войти в сотрудничество с американцами, предложить им технологию производства нашего препарата, а от них взять необходимую технику (38). Мы не просили этого и подали докладную записку о том, что не хотим такого договора, не хотим быть в качестве облагодетельствованных лиц и можем вести переговоры только на равных началах при условии признания наших прав.

Потом Парину перед его отъездом в Америку объявили в Министерстве здравоохранения, что решено рассекретить открытие Клюевой и Роскина и в Америке он может о нем рассказать. Дали ему рукопись книги Клюевой и Роскина. Клюева и Роскин предупредили Парина, что технологический процесс они из книги изъяли и дают Парину отдельно. Дали ему также образцы препарата.

При этом в Министерстве сослались на то, что будто бы запросил книгу и образцы В.М.Молотов.

Тов.Жданов замечает, что В.М.Молотов сам лично интересовался этим делом, а вовсе не давал указания о передаче всего этого американцам.

- В Министерстве здравоохранения нам сказали, что это для передачи.

Тов.Жданов указывает, что в Министерстве здравоохранеия старались представить дело таким образом, что открытие Клюевой и Роскина малоценно и что американцы легко могут сами производить то же самое.

Клюева признает, что возможно эта позиция Министерства здравоохранения повлияла на то, что так легко было решено передать американцам книгу и образцы препарата.

Тов.Жданов подчеркивает, что не принявши всех мер со своей стороны Министерство здравоохранения создавало впечатление, что будто у нас ничего не выйдет и лучше обратиться за помощью к американцам.

Клюева соглашается с этим, но замечает, что в той технологии и образцах препарата, которые Парин мог передать американцам, все равно не воспроизвести препарат. Там не указаны те животные, которыми мы на самом деле пользуемся у себя в лаборатории для опытов, не указаны прибавки соли для обезболивания препарата и возможности повысить дозу и другие детали. А в настоящее время разработка новой технологии препарата ушла так далеко вперед, что то, что передал Парин, уже сильно отстает от того, что мы имеем теперь.

Клюева считает, что тов. Жданов прав, что передача всего материала американцам ослабила позиции советской науки и что американцы могут использовать это для того, чтобы присвоить себе научный приоритет. Только одно, по ее мнению, является положительным: мы не проигрываем от того, что осветили в Америке теоретическую, исследовательскую сторону вопроса. Это закрепляет, по мнению Клюевой, нашу позицию. Впервые в мировой науке на онкологическом съезде в Ленинграде был сделан доклад о препарате КР. Не подлежит никакому сомнению, что первое слово сказано нами. Митерев показывал Клюевой и Роскину американский журнал, где говорилось о том, что американцы годами следили за нашей работой и расценивают Клюеву и Роскина как ученых очень высокого калибра. Тов.Жданов обращает внимание Клюевой на то, что зато в другом журнале была сделана попытка изобразить открытие Клюевой и Роскина как несовершенное, которое американцы легко превзойдут. Американцы пускают в ход ложь, чтобы облегчить задачу и вырвать у нас секрет производства. Не кичитесь, мол, а то мы и без вас обойдемся.

Клюева говорит. что все-таки до сих пор американцы не могут сделать и четверти того, что мы знаем сейчас, особенно за последнее время после известной беседы в ЦК с тов.Ждановым. И, по ее мнению, раз труд Клюевой и Роскина будет опубликован – никто не сможет оспорить их авторства. Правда, как признает Клюева, в одном из своих журналов американцы сообщают, что в Америке 50 лет назад пытались лечить рак стрептококком и добились нескольких удачных опытов, но потом этот способ был запрещен законом и официально снят с фармакопеи. Теперь же, в связи с нашими работами, американцы пытаются утверждать, что мы взяли идею у них, ибо она 50 лет назад была разработана Коллеем (39). Между тем всем онкологам хорошо известно, что Коллей закрыл, а не открыл этот способ лечения рака. Наши же работы идут под совершенно другим углом зрения. Еще задолго до открытия пенициллина и стрептомицина профессор Роскин указывал на биотерапию как на верный путь борьбы со злокачественными опухолями . У американцев ничего подобного КР нет и в ближайшее время не будет.

Тов. Жданов указывает, что потому-то они и стараются принизить значеие ваших работ. А мы оказались легковерными и поддались на удочку американцев. Могут даже сказать, что идея была хорошая, но у русских ничего не вышло, а вот у нас, мол, вышло, русские тут не при чем.

Клюева сообщает, что их забрасывают телеграммами из Америки, просят выслать препарат и даже вызывают к телефону.<...>

<...>На телеграммы и запросы подобного рода мы не отвечаем. но боимся до смерти сами решать эти вопросы, докладываем министру. Отмалчиваемся от американцев, но они продолжают назойливо вести телеграфное наступление. Один из ученых американских микробиологов Лесли, побывавший в СССР в августе, присылает уже третью телеграмму.

Тов.Жданов спрашивает – передал ли Парин технологию препарата американцам?

Клюева отвечает, что Митерев сказал им, что книгу Парин показывал, а технологию не показывал, тем более, повторяет Клюева, что технология сейчас очень изменилась. Образцы препарата, которые Парин взял с собой, без сомнения к моменту его приезда в Америку представляли воду, не больше того. В этих образцах очень мало было введено активного вещества и всякий анализ может дать только ложный вывод. Никаких стабилизаторов в препарат мы не вводили и благодаря процессу брожения препарат во время пути Парина несомненно должен был полностью разложиться.

Далее Клюева рассказывает, что американские микробиологи Мед и Лесли были направлены к ним в институт из Министерства здравоохранения в августе прошлого года уже после посещения Смитом, Клюевой и Роскину было предложено их принять.

- Но в разговорах с этими учеными мы отделались общими фразами и, как ни пытались Мед и Лесли выведать у нас технологию препарата, им это сделать не удалось. Как и Смиту, Мед и Лесли ничего мы не показалии, кроме общих сведений, имевшихся в прессе, ни звука не сказали <...>.

<...>Выясняется в беседе, что Министерство здравоохранения дало Клюевой и Роскину указание показать Мед и Лесли все от начала до конца и по этому вопросу их вызывали к Парину, который и им, и директору института передал, что действует по предложению Митерева. Клюева и Роскин же решили уклониться от этого распоряжения Министерства здравоохранения и ничего существенного не показать Меду и Лесли. Таким образом предложение Министерства здравоохранения не было выполнено и технология не была показана, а могла бы ее показать еще в августе.<...>

<...>Когда Парин уезжал в Америку, были большие колебания: то сначала думали засекретить наш препарат, то потом решили рассекретить. Мы решили с Роскиным. что ничего в этом деле не понимаем и не будем вмешиваться.

Американцы очень спекулируют на том, что раз у нас нет частнособственнических интересов фирм, то нам нет смысла засекречивать свои изобретения. Но нас что-то удерживало. Нам казалось, что не к лицу нам стараться перед американцами и что если уж предавать наш препарат, то нужно это делать не так, а это должно быть большим жестом с нашей стороны. Нам казалось очень важным, чтобы книга наша появилась в печати, ибо это закрепит нашу теоретическую позицию.

Клюева замечает, что в последнее время оба они с Роскиным переживают много волнений. Американцы ведут бешеное наступление, просто очень тяжело, не знаешь, как быть. Наша научная работа осложнилась всей этой иностранной ситуацией.

Что касается условий работы у нас, то вся технология засекречена, работы ведутся закрытым способом, к ним допущены особо доверенные люди. Не случись всех этих событий, никакого рассекречивания не было бы. Однако Клюева считает, что результаты все-таки говорят за них и пока что американцы ничем не завладели.

Клюева просит помочь разобраться во всей этой ситуации с тем, чтобы освободить их от этой большой нагрузки, которая затрудняет им научную работу. – Мы плохо разбираемся во всех вопросах, связанных с иностранной ситуацией, и можем совершенно невольно, будучи не ориентированы, сделать ошибку. Нас поставили в страшно трудное положение встречей с глазу на глаз со Смитом.

Тов. Жданов спрашивает, не расценивает ли Клюева весь разговор со Смитом как вербовку. Клюева отвечает – да, она так расценивает.

В.В.Париным, после его беседы в ЦК с А.А.Ждановым и К.Е.Ворошиловым, была дана объяснительная записка (40):

Секретарю ЦК ВКП(б) тов. А.А.Жданову

В сооветствии с Вашим предложением излагаю Вам обстоятельства, связанные с передачей мною американцам рукописи проф. Н.Г.Клюевой и Г.И.Роскина "Пути биотерапии рака" и 10 ампул препарата "КР".

В 10-х числах июля по моем возвращении из Венгрии, где я был в составе делегации ВОКС, министр здравоохранения СССР Г.А.Митерев сообщил мне о том, что имеется предварительное распоряжение соответствующей инстанции о направлении меня в США в порядке ответного визита на посещение СССР в 1944 г. группой американских и английских ученых (Кэстингса, Пинкина – США и Флори, Саундерса – Англия). При этом Г.А.Митерев сказал мне, что дает мне помимо общих задач (ознакомление с медоборудованием и медицинской исследовательской работой) два поручения, а именно, во-первых, возглавить группу наших ученых – специалистов по раку, направляемых в то время в США, во-вторых, предоставить американцам в порядке взаимного обмена подробную информацию о работах профессоров Клюевой и Роскина по лечению рака. Он предложил мне детально проштудировать работу Клюевой и Роскина для того чтобы иметь возможность сделать доклады от их имени в научных организациях, и взять с собой рукопись и вакцину. В соответствии с этим я просил профессора Клюеву представить мне копию рукописи ее книги, принятой в то время к изданию в издательство Академии медицинских наук СССР и приготовить к моему отъезду свежую порцию препарата в 10 ампул. По различным причинам, связанным с задержкой оформления паспорта и с длительной (1,5 месячной) задержкой предоставления американской визы, я выехал из Москвы только 5 октября 1946 г.. Накануне моего отъезда, 4 октября, я был в МИДе у Зарубина для того, чтобы просить о предоставлении мне места до Парижа в самолете МИД и во время разговора с т.Зарубиным случайно поднялся вопрос о вакцине "КР", причем т.Зарубин сказал мне, что имеется наше решение не давать по этому поводу никакой информации заграницу. Я сказал, что это для меня неожиданно, т.к. я имею от т. Митерева противоположное указание, а именно – предоставить американцам полную информацию вплоть до образцов вакцины и сказал, что буду просить уточнения указаний у Г.А.Митерева. Тотчас из МИДа я зашел к Г.А.Митереву и сообщил ему об этом разговоре. Григорий Андреевич сказал мне, что не нужно давать американцам технологию, а остальное можно предоставить. Т.к. все уже у меня было уже сложено, а перед отъездом я, как всегда бывает, имел очень хлопотливый день и устал, то я легкомысленно решил не распаковывать большой сверток с книгами, которые я вез с собой и в котором была рукопись книги Н.Г.Клюевой с главой о технологии, и решил, что я сдам эту часть рукописи на хранение в Нью-Йорке в наше консульство, что я и сделал немедленно по прибытии в Нью-Йорк. По дороге, однако, у меня возникли сомнения в отношении всего вопроса в целом, вследствие чего я решил сдать в консульство и вакцину и не предпринимать никаких шагов до уточнения всего дела, решив обратиться для этого к В.М. Молотову, который, как известно, был в это время в Нью-Йорке. Я обратился к В.М.Молотову и изложил ему обстоятельства дела 7 ноября в личном разговоре. Тов. Молотов сказал, что этот вопрос надо согласовать с Москвой и обещал телеграфно запросить Москву и известить меня о результатах запроса. По плану моей поездки после этого разговора я выезжал в ряд городов США и 24 ноября, по возвращении из Филадельфии в Нью-Йорк, я был информирован в консульстве, что меня 2 дня ищет т.Подцероб. Я созвонился с т.Подцеробом по телефону и договорился с ним о том, чтобы приехать к нему на следующий день к 9 час. утра. По моем приезде к т.Подцеробу. он прочел мне по записке, которую он вынул из своего кармана примерно следующий текст: "разрешено передать рукопись без главы о технологии при условии перепечатки на машинке и вакцину, указать, что срок ее годности кончился"(вакцина сохраняется только 10 дней, срок привезенной мной вакцины кончился 14 октября. После этого Подцероб сказал "действуйте согласно этому указанию" и мы расстались. Т.к. в тот же день, в 6 час. вечера, я должен был с группой наших специалистов по раку выехать в Сан-Луис и Чикаго на 10 дней, то я получил вакцину из консульства и перед отъездом вызвал распорядительного директора Американо-советского медицинского общества доктора Лесли и передал ему рукопись и вакцину с просьбой отослать в Раковый институт в Вашингтоне, что им и было сделано. Само собой разумеется, что в точном соответствии с переданной мне инструкцией, я оставил в консульстве главу рукописи с технологией производства вакцины, где эта глава находится до настоящего времени. Перед отъездом из США я просил зав. cекретной частью консульства вернуть ее дипломатической почтой в СССР. На следующий день, когда мы были в Сан-Луисе в раковой больнице "Barnard Hospital", меня вызвали к телефону из Нью-Йорка и секретарь нашего консульства т. Л.Н.Федотов спросил меня, передал ли я материалы американцам. Когда я сказал, что сделал это вчера, он сказал: "Жаль, т.к. тут получена обратная команда!" К сожалению, в это время уже ничего нельзя было сделать, вследствие чего я крайне тяжело переживал это дело во все остальное время моего пребывания в США, на обратном пути в СССР и в настоящее время"

Член ВКП(б) с 1939 г., чл .б. №ဠ298‱756〠 В.В.Парин

3.2.47

В записи беседы в ЦК фигурирует ответ Василия Васильевича на вопрос о его личной позиции, заданный Ждановым и Ворошиловым: "Моя точка зрения, что противораковая проблема не имеет оборонного значения, тем более, что в печати все материалы об этом препарате были опубликованы и американцы могли уже начать исследовательскую работу. Я считаю, что именно для сохранения приоритета нашей страны необходимо было передать этот препарат. Это был наш жест...." (41).

Результатом обсуждения этих и не приведенных здесь материалов на "высшем уровне" и стало мартовское постановление об организации общественных судов. Сценарий процесса был, как свидетельствуют отрывочные, но красноречивые заметки в записной книжке А.А.Жданова, в общих чертах разработан тогда же, т. е. весной 1947 г. (42):

Организация суда.

О Парине размазать погуще...

Вдолбить, что за средства народа должны отдавать все народу.

Суд чести должен постановить.

Суды чести в 8-20 министерствах на май.

М.(инистерство) Здрав.(охранения). Организация дела, министр в суд. Материалы. Суд рассматривает – выносит постановление, производит расследование, вызывает свидетелей. Назначает заседание суда, об организации аудитории...

1)Не стопроцентные...

не полноценные

ученики

2) С Петра немцы, французы

У крестьян больше достоинства духа, чем у Клюевой.

не хватает собственного достоинства.

Непонимание роли, которую разыграла Россия.

Расклевать преувеличенный престиж Америки с Англией...

10 дней можно дать на следствие...

Академию медиц. наук подчинить наркому...

Не нарком их вел, а они вели с Париным наркома

Обстоятельства отправки Парина в Америку...

Это надо в обвинение

Аргумент Парина вышибить из рук...

Обвинительное заключение посмотреть...

Письмо ЦК подготовить насчет заграничных командировок...

Все республики чтобы организовали слежку... В письме изобразить, что агенты...

Закрытое письмо обкомам, министрам, парторганизациям министерств о Клюеве и Роскине...

Выступить. Не быть статистиком...

О Судах чести поручить Суслову...

О внедрении в лабораторию К.и Р.

Во второй половине мая сценарий процесса был уточнен на основании материалов опроса свидетелей и обвиняемых на предварительных ссушаниях дела в заседаниях Суда чести. Приведем только часть стенограммы, фиксирующюю текст ответов профессора Г.И.Роскина 15 мая (в сокращении) (43):

Профессора Г.И.Роскина просят рассказать об обстоятельствах передачи Париным рукописи в США.

"<...>Дело в том, что еще в 1939 г Василий Васильевич попал на один из моих докладов в университете и заинтересовался этой работой. В то время работа перешла в руки Нины Георгиевны и я отошел в сторону, потому что я устал бороться за продвижение работы. Должен сказать, что мы были очень одиноки. Министерство к нам относилось равнодушно; у нас была единственная такая поддержка от В.В.Парина."

Только с 1945 года авторы стали получать письма из США. Работа, опубликованная в 1939 г, прошла незамеченной, т.к."это казалось странным". Потом, когда "вся история с антибиотиками разыгралась и люди стали понимать, что экстракты из микробных клеток могут иметь активное терапевтическое действие, тогда заинтересовались тем, что я сказал, что в определенном микробе, а именно в шизотрипанум*, имеются антибластомные вещества. Тогда в Америке по инициативе Национального Ракового Института была создана такая бригада, составленная из биохимика Шера, <...> директора Ракового Института Спенсера и ряда других работников, они блокировались с Мемориал-госпиталем в Нью-Йорке. Мы стали получать письма от них. Мы эти письма показывали Василию Васильевичу (заместителю наркома здравоохранения по научной работе в то время – авт.). Парин рекомендовал проявлять высочайшую сдержанность <...>."

Относительно визита посла США Г.И.Роскин рассказал, что о желании посла познакомиться с их работой они узнали весной 1946 года от Г.А.Абрикосова, сообщившего им по телефону, что "в его кабинете сидит посол Смит и просит узнать, не может ли он приехать к Вам домой." "Я сделал большую паузу, – продолжает Роскин, - потому что мы с Ниной Георгиевной живем очень скромно, и я сказал, м.б. удобнее к нам в институт приехать. Абрикосов отвечает, что посол просил передать, что он свободен в любой день, кроме вторника. Я сказал, что прошу его приехать в четверг."

Таким образом, назначив послу Соединенных Штатов встречу "запросто", Г.И. cообщил об этом Н.Г., которая немедленно позвонила Митереву, ответившему ей, что не стоит беспокоиться - "к вам посол не будет допущен". Однако, как рассказывает далее профессор Роскин, в четверг профессор Тимаков по телефону сообщил ему о том, что посол приехал к Митереву "и сидит у него с визитом", а "в два часа был звонок от Митерева, что посол будет у нас". Визит длился около часа в присутствии Тимакова и сопровождавших Смита атташе и секретаря (последние двое прекрасно говорили по-русски). Разговоры велись в любезном, полу-шутливом тоне, препарат, как утверждали авторы, "находился в младенческом состоянии и говорить о клинике преждевременно". "Спускаясь по лестнице, – продолжает профессор Роскин,- посол отстал немного от остальной компании и тихо через переводчика мне сказал, что если нужно что-нибудь передать в Америку, он всегда к моим услугам, назвал свой приватный номер телефона и на этом мы расстались. Мы тотчас же сообщили об этом тов. Митереву, заявили в очень подробном докладе в Министерство Госбезопасности, ибо мы поняли всю сложность обстановки". Вызванные позже в Минздрав на совещание, на котором присутствовали онкологи Казанский, Лямперт, Левит, Нейман, руководитель онкологического управления Минздрава Милонов, заместители министра Приоров и Натрадзе (в свою очередь дававшие объяснения на предварительном разбирательстве "дела" в аппарате ЦК), авторы исследования были поражены: "нам объявили, что министерство решило это дело рассекретить и решило принять предложение американского посла, чтобы дать Америке нашу технологию <...>" – "нас продать и оборудование купить". Заявка была составлена немедленно, т.к. совещание решило, что оборудование должно быть поставлено онкологическим институтам, а не "только Клюевой".

Соответствующий договор (38), показанный ему через несколько дней, Роскин визировать отказался, ему и Нине Георгиевне "показалось странным, что

Советское Правительство занимается такими мелкими делами как обмен крупномасштабного оригинального открытия на это барахло". Нина Георгиевна рассказала о событиях вернувшемуся вскоре из-за границы Парину, который обещал, "раз у министерства такое настроение, чтобы не делать из этого секрета", подумать, как быть. В августе, продолжает, Роскин, он и Нина Георгиевна были вызваны из санатория, чтобы принять приехавших из США по линии ВОКС Мэда и Лесли, причем было рекомендовано (телефонным звонком из министерства) говорить с врачами "возможно откровенно, чтобы не было разговоров о железном занавесе". Говорили на немецком и французском языке, что было затруднительно, т.к. Лесли и Мэд изъяснялись только по-английски. К удивлению русских собеседников, за чаем Лесли "поднял бокал и сказал на чистом русском языке "пью за счастливую семью, вы будете миллионщиками".

Парин, поставленный в известность о событиях, предложил авторам готовить книгу с тем, чтобы "устроить два параллельных издания – по-английски и по-русски," что не показалось авторам странным, т.к. уже на министерском уровне предполагался обмен и предлагалось с Мэдом и Лесли говорить открыто (правда, как оговорил Роскин, американцам "не показали много по авторскому самолюбию"). Книга была подготовлена, технология получения препарата – вынесена в приложение с отдельной нумерацией страниц . За это время Нина Георгиевна несколько раз говорила с Митеревым, поэтому он не мог не знать, как утверждал позже, что рукопись отдана Парину. Перед отъездом им было сказано, что нужен препарат, и Роскин специально ездил к Л.С.Янкелевичу (директору института им. Гамалеи, где производили опытные образцы), заказал в хорошей упаковке ампулы и поздно ночью на квартире Парина вручил ему ампулы, предупредив, что препарат нестоек, ампулы не имеют ценности, на что Парин ответил "ничего, американцы любят посмотреть" и "я всегда верил в вашу работу"."

"В декабре-начале января Нину Георгиевну вызвали в министерство, показали в секретном отделе шифрованный запрос Молотова "рассекретить ли работу Клюевой и Роскина или нет, прошу выслать рукопись". Мы с Ниной Георгиевной растерялись, потому что рукописи у нас еще не было. Двое суток я звонил Деканозову, телефон которого мне дал знакомый журналист (имеется в виду вездесущий Финн – авт.), мы с Ниной Георгиевной хотели, чтобы Деканозов и Молотов получили свидетельство от нас. Деканозов, как утверждали в МИДе, этим делом не интересуется, решать будет Минздрав, который уже ответил телеграммой, подписанной Кузнецовым."

На вопрос о технологии – можно ли по книге приготовить препарат – Роскин ответил, представив сцену на заседании Политбюро (44), когда этот же вопрос был задан Нине Георгиевне Сталиным и он, Роскин, вмешавшись, cказал : "Иосиф Виссарионович, разрешите пояснить вопрос. Ведь дело обстояло так: сперва нами никто не интересовался, это было наше личное дело и мы выпустили ветер в поле. Это уже давно не секрет <...>Министерство здравоохранения должно было бы принять меры к охране этого препапата два года назад. Cейчас ставится проблема так, чтобы ловить ветра в поле ". Тогда Иосиф Виссарионович сказал, упущен, хорошо, а по этой книжке можно препарат сделать. Я сказал то же самое, американцы сделают также, как мы бы с Ниной Георгиевной сделали, если бы мы имели американскую книжку. Посидели бы год-два и сделали бы."

На вопрос, кто лично игнорировал их в министерстве, Роскин отвечает, что он писал докладную записку на имя Митерева, ответа не получил, писал в ЦК на имя Петрова, ответа также не получил, а когда просил принять (зимой 1945 г.), Петров ответил ему, что ЦК это не интересует. "Нами заинтересовались тогда, – продолжает Роскин,- когда нас с Ниной Георгиевной вызвал Жданов... Сперва меня вызывали, потом профессора Клюеву и меня, это была вторая беседа, потом нас вызвали в третий раз, где присутствовал Клемент Ефремович Ворошилов, Мехлис (45), Жданов, Деканозов". Было рассказано, как "нас собираются отдать американцам, как посол предлагал нам полное оборудование, как министерство нам ничего не делает, мы по-прежнему сидим в этой дыре, работать не можем... Я показал ему (Жданову – авт.) ряд писем из Америки, я говорил, что может кончиться очень глупо, мы дело до конца не доведем. Дело серьезное, американцы это сделают и кончится печально для советской науки".

После упомянутой представительной встречи в ЦК состоялось постановление Оргбюро ЦК о помощи лаборатории Клюевой, "но это постановление выполнено не было, и тогда мы уже вторично обратились к товарищу Жданову...". " Нине Георгиевне показали это постановление в секретной части, но дело не сдвинулось с мертвой точки. Тогда было свидание с тов. Ворошиловым и тов. Ждановым, и тов. Жданов заявил, что Правительство профессорам Клюевой и Роскину поможет и поручил дело тов. Ворошилову".

Роскина спрашивают, была ли передана рукопись Парину тогда, когда авторы уже знали, что Правительство ими интересуется, или нет. "Хочу сказать следующее, – отвечает Роскин. – Меня Иосиф Виссарионович спросил, как это получилось. Получилось это в силу полного неверия, что у нас можно что-нибудь сделать. На словах говорят, а в действительности никто не верит, что нас можно снабдить аппаратурой." Такое впечатление авторов особенно усилилось после совещания в министерстве по поводу соглашения с американской стороной. Митерев, по словам Роскина, как бы рассуждает: "отдадим барахло и получим хорошее оборудование". Это сильно задело авторов работы и Роскин именно поэтому отказался визировать проект соглашения. Позже они отправили на имя Жданова очередную докладную записку с разъяснением ситуации, но во время встречи в Политбюро поняли, что до Жданова записка не дошла, затерявшись в министерстве.

Семашко (46), член суда, подытоживает обсуждение замечанием: значит, "вас не поддерживали, а американцы хотели дать ценное оборудование и эта перспектива вам не улыбалась?". Похоже, у Семашко было намерение вызвать допрашиваемого профессора на откровенность, и если это так, то попытка вполне удалась:

"Видите ли, – отвечает Григорий Иосифович, – у нас была обывательская реакция, во всяком случае у меня. Я просто испугался потому, что я знаю, что все эти вещи добром не кончаются и у меня была позиция оборонительная, подальше от этого дела. Поэтому я назавтра же просил свидания в Министерстве Госбезопасности. У меня было ощущение глубокого испуга. Это не был протест, это было не возмущение, это было ощущение испуга. Тут есть еще один важный момент. Мы келейным путем дали знать, что к нам едет посол, и просили указать, что нам делать. Повидимому, это шло к тов. Петрову. Мы просили, чтобы кто-нибудь из министерства присутствовал. Нас товарищ Жданов спросил: вас кто-нибудь инструктировал? Я сказал, что нет. Мы поступили так, как нам диктует честь. Нам поручили международную политику, причем поручили, не ориентируя нас ни в чем".

Почему же, спрашивает у Роскина достаточно искушенный член Суда С.А.Саркисов (47), передача рукописи была возможна уже после беседы у Жданова? "Я в Политбюро слышал, – отвечает Роскин,– когда товарищ Сталин спросил Митерева, а что же Вы в ЦК спрашивали по этому поводу? Вы забыли ход в ЦК? Митерев молчал. Значит, он не спрашивал. Я же получал указания от Митерева."

"Нам было сказано, что В.В. едет,что едут советские онкологи, и для того, чтобы советским онкологам показали все, что нужно, для этого надо американцам тоже что-нибудь дать. Для того, чтобы советским онкологам открыли двери в американские институты, надо показать им что-то новое и, как я потом слышал от Побединского и Сереброва, им за это все показали."

"У нас с Ниной Георгиевной было много разговоров и это мы ответили товарищу Сталину, когда он спросил, нужно ли было печатать книгу. Мы ответили, что не за славой погнались, ибо каждая хорошая книга у нас годами вынашивалась. Это какой-то вклад в советскую культуру и советскую науку"

По возвращении Парина в Москву были ли встречи с ним и разговоры?

"...Знали, что у него неприятности, избегали с ним встреч, только узнав, что он был в ЦК, приехали домой к нему вечером. застали в очень тяжелом настроении, не говорили о деле, спросили, как себя чувствует, говорил, что плохо, миллион неприятностей, сказал "я всегда был честным гражданином и таким всегда останусь. Мы поняли, что он беседовать не хочет. Второе свидание было в Политбюро."

Вопрос о доверии Парину прежде и теперь.

"Сейчас я знаю больше, но ведь мне сказали это на Политбюро. Сейчас для меня ясно, что установка у Парина была неправильная."

"Я считал, что есть определенная тенденция к сближению советско-американских отношений и я являюсь исполнителем какого-то задания для этого сближения. Я это сделал по своему разумению и совести."

Члены Суда – министерские чиновники – Бузыкина и Ковригина(48) задают вопрос о мотивах публикации заграницей научных трудов вообще: "Чтобы быстрее ознакомились с Вашим именем, с Вашими работами ?"

"У меня мои работы печатались параллельно. У нас есть такая традиция. Раньше русские ученые печатались главным образом в Германии, это было германское влияние в нашей науке. Была старая традиция интеллигенции печататься заграницей. Так делали мои учителя, так делали пои прадеды, так делал и я. Хороша эта традиция или плоха, тут надо подумать много."

Повторный вопрос Семашко о роли Парина, которая "здесь очень некрасиво выявилась": "Вы прошли целый ряд комиссий, слышали упреки со стороны Иосифа Виссарионовича, или Вы все еще считаете упреки неверными и все эти разговоры неправильными? Меня это больше всего интересует....", - указывает на то, что спрашивающий считает, что нота раскаяния профессора Роскина прозвучала недостаточно четко...

"Вы мне задаете вопрос интимный, – вынужден уточнять Григорий Иосифович Роскин. – Ведь нас заставили с Клюевой заниматься иностранной политикой, а фактически этой иностранной политикой занималась не Нина Георгиевна, а я занимался иностранной политикой. Должен Вам сказать, что я привык по-обывательски думать о многих политических вещах. Я считал, что на ближайший период у нас будет политическое сближение с Америкой, я понимал, что линия Парина и Митерева – это политическая линия. Для меня обострение советско-американских отношений неожиданным явилось и неприятным. Я его рассматривал скорее в плане тактическом, а не в смысле большой политики. Я понимал, что игра идет на мирное сосуществование двух систем и я понимал, что делегация едет в Америку. Ведь Нине Георгиевне предлагали лично поехать в Америку, ее вызывали в министерство..."

О реализации сценария на первом заседании Суда чести 5 июня 1946 г. Жданову докладывает Петров (49), присутствовавший в зале по его порученению:

Секретарям ЦК ВКП(б) тов. Жданову А.А.

тов. Кузнецову А.А.

О первом заседании Суда чести Министерства здравоохранения СССР

<...> Характерный факт: 82-летний ак. Краснобаев, который должен был сегодня уехать в отпуск, сообщил, что он не уедет, если суд состоится, т.к. он хотел бы выступить с резким осуждением <...>

Обвинительное заключение и другие материалы, хорошо доложенные председателем Суда тов. Шабановым, были выслушаны с большим вниманием. В особенности, затая дыхание, при мертвой тишине зал выслушал заявление тов. Жданова, направленное суду (50). Оно произвело огромное впечатление и вызвало многочисленные отклики в перерыве. Профессора Клюева и Роскин во время оглашения обвинительного заключения сидели потупившись. Наблюдалось заметное отчуждение между ними и залом – с ними никто не говорит, хотя они ничем от зала не отделены.

<...>В начале показаний Клюева вела себя агрессивно, неоднократно апелировала к мировому общественному мнению, но в дальнейшем – под нажимом вопросов – вынуждена была изменить тон и в значительной части, во-первых, отойти от своих первоначальных показаний, а далее в большой мере признать те обвинения, которые ей были предъявлены.

<...> Удачно получилось, что Клюева имела возможность высказаться. Многословие ее и обилие непродуманного, несистематизированного материала очень часто ее изобличали и ставили в смешное и глупое положение, на которое аудитория реагировала смехом, оживлением, выкриками. Очень удачна была реплика тов.Семашко, который сказал, что в свое время на заседании Президиума Академии он защищал Клюеву и ее поддерживал, а сейчас он возмущен ее поведением. – " Чего Вы крутите? Вы и во время следствия держали себя, как рассерженная барыня, – по какому праву? Народ кровью заплатил за свою победу и нельзя так легко играть его достоинством ".

Эта реплика тов. Семашко была покрыта взрывом аплодисментов и психологически деморализовала Клюеву. После этого у нее не было попыток агрессивной защиты и она отвечала уже в гораздо более сдержанных тонах.

<...> Допрос Роскина шел несколько иначе. Он вел себя хитрее, с самого начала признал ряд ошибок, в том числе и политических. Сообщил, что передача рукописи была его честолюбием. "Мне льстило, что книга будет издана в США."

<...>Клюева на допросе дала дополнительный изобличающий ее очень серьезный материал. Она сообщила, что если американцы будут лечит больных, применяя препарат, приготовленный по переданной в США технологии, в которой, как она сказала, кое-что намеренно пропущено, то у них больные будут получать шок или умирать. Этот новый момент, обнаруженный во время допроса, заслуживает очень серьезного внимания, – обвинение может быть усилено, т.к. это объяснение Клюевой можно рассматривать как провокационную попытку.

<...>Вообще надо отметить, что аудитория резко реагировала на всякого рода попытки объяснить антисоветские, антипатриотические поступки..., были реплики "американская актриса".

Далее наблюдатель хвалит общественного обвинителя Куприянова, которому досталась "трудная задача в трудных условиях" (председатель суда, по мнению наблюдателя, плохо помогал обвинению), с которой он справился и "несколько раз ставил обвиняемых в чрезвычайно затруднительное положение, уничтожая их политически и морально".

Общий вывод наблюдателя – " политическая и воспитательная цель суда несомненно достигнута. Аудитория глубоко взволнована, переживает все происходящее и горячо сочувствует тем установкам, которые защищает Суд чести. Разговоры в перерыве, отзывы ученых и рядовых врачей обнаруживают чувство глубокого удовлетворения."

Однако отмечены и недостатки первого дня заседания, и "очень серьезные, их надо выправить в последнем заседании и не допускать в заседаниях судов чести других министерств":

" <...>допрос ведется не по основным политическим пунктам обвинительного акта, а нередко – по мелочам, притупляется политическая острота, многие вопросы сводятся к второстепенным деталям. Обвиняемые ставятся в положение, при котором они оказываются правыми и политический удар смазывается...
<...> Cуд не сумел в должной мере реализовать программы политических обвинений. Например, выпал важнейший вопрос о неверии в наши силы, как источник ошибок и преступлений. <... >Ряд выигрышных для обвинения мест в допросе не был использован, не был обыгран. Например, Роскин на предварительном следствии говорил о том, что он космополит. Этот вопрос в допросе не был даже затронут, что совершенно неправильно. Надо было противопоставить космополитизм, который защищает Роскин, нашему интернационализму. И в этом случае политический момент, очень выигрышный, был упущен."

"Другой крупный недостаток – суд явно перегибает палку, когда во всех без исключениях случаях пытается добиться такого положения, при котором обвиняемые всегда неправы. На самом деле это не всегда так. Суд вопреки всему старается представить любое их объяснение как неудовлетворительное. В итоге получается разрыв между мнением аудитории и суда. Аудитория иногда оказывается на стороне подсудимых."

В качестве примера подобной ситуации приводится эпизод процесса, когда усилиями обвинителей у аудитории создалось впечатление, что печатание трудов заграницей является недопустимым. Аудитория, составленная в значительной части из научных работников, недоумевала и, естественно, не соглашалась с судом. Потребовалось вмешательство министра т. Смирнова (51), который "удачно и незаметно помогает суду" – его записка председателю, чтобы вызвать специальное разъяснение о том, что "надо сначала печатать в нашей стране". Кроме того, крупный недостаток – "председатель не хозяин собрания. Он не ведет дело, а часто плывет по течению", не давая отпора попыткам подсудимых перейти в "контратаку". Так, профессор Роскин назвал иезуитским вопрос обвинителя Куприянова, его реакция на вопрос Страшуна (52) была, по мнению наблюдателя, вовсе вызывающей...

"<...>Совершенно неправильно, что председатель и члены суда, задавая вопросы, встают – это не должно иметь места".

Заметил наблюдатель и отметил как недостаток отсутствие гибкости в ведении допроса, "строгое придерживание заданного перечня вопросов", в силу чего "ответы на уже ясные вопросы превращались в дополнительную защитительную речь обвиняемых, которые в этом случае становились в позу обвинителя" – а это тем более недопустимо... Неудовлетворительным находит автор записки "разделение труда между членами суда" : Майский (53) выступал неквалифицировано, его реплики надо сократить в следующем заседании, единственный из беспартийных членов суда Разенков (54)"за все четыре часа ни разу не открыл рта", а известно, "что Разенков горячо переживает все это дело и возмущен поведением Клюевой и Роскина", "его большой авторитет мог бы помочь делу."

"Для успеха последующей работы крайне важно донести до сведения аудитории два момента, которые сейчас не ясны, что создает ложное представление:

1) что б. министр Митерев в свое время будет привлечен к ответственности – иначе в аудитории создается впечатление, что суд выгораживает работников министерства, в частности, Митерева,

2) крайне необходимо информировать аудиторию о том, как много правительство за последний год сделало для лаборатории <...>. Об этом мало кто знает<...>."

"При общем чрезвычайно положительном отношении к Суду чести имели место и факты отрицательные. До заседания в некоторых научных учреждениях Москвы имела место формулировка "не суд чести, а страшный суд".

Утром 5 июня секретарь парторганизации, фамилию которого установить не удалось, того учреждения, где работает Роскин, звонил секретарю парткома министерства здравоохранения в агрессивном тоне: "Почему вы обижаете нашего профессора, мы его знаем 25 лет, не дадим в обиду, будем выступать "за ". Академик Штерн (55) в аудитории в перерыве вела разговор: "Суд – страшное дело, как бы он не повлиял на активность наших ученых – не будут печататься". Это заявление Штерн – в духе ее последних высказываний ..."

* * *

Отмеченные выше недостатки объясняются новизной дела и устранить их нетрудно и в этом случае последующие заседания могут дать еще больший политический эффект.

Зав. Отд. УК

ЦК ВКП(б) Петров"

В левом верхнем углу л.55 помета рукой А.А.Жданова: "Разослать для сведения т.т. Сталину И.В., Молотову В.М., Микояну А.И., Маленкову Г.М., Вознесенскому Н.А. 6.VI. – 1947 А.Жданов"

Аналогичный отчет дан о втором заседании (56):

" Зал по-прежнему полон. <...> В первом ряду по-прежнему академик Аничков, академики Абрикосов, Давыдовский (57), Збарский (58), Юдин (59), многочисленная профессура." Трехчасовая речь общественного обвинителя Куприянова выслушана "с напряженным вниманием". Автор отмечает достоинства речи (составленной в аппарате ЦК и выверенной генеральным прокурором Горшениным) – "не было натяжек, перехлестывания", особенно убедительно прозвучало место, "где речь шла о неверии обвиняемых в силы и возможности нашей страны". "Ропот возмущения прошел при зачтении выдержки из показаний Парина о том, что он получил деньги от американцев"...(60).

Главным пунктом обвинения Клюевой и Роскина на Суде чести и В.В.Парина в Верховном суде был вопрос о передаче технологии. Ученому собранию – а членами суда были медики и научные работники – следовало бы провести разграничение между технологией производства и техникой эксперимента, которая была описана в рукописи. Более того, свидетели на предварительном слушании (например, Л.С.Янкелевич, директор Института им. Н.Ф.Гамалеи, где некоторое время производились опытные образцы препарата в период до организации специальной Лаборатории биотерапии рака) утверждали, что технологии – в современном понимании приготовления стабильного и стандартного препарата в его лекарственной форме – не существует. Экстракт культуральных форм трипаносомы и на более поздних этапах исследования мог быть поставлен рядом лишь с грубыми первичными экстрактами из пенициллиума и актиномицета, которыми пользовались на первых порах при производстве уже известных к тому времени антибиотиков пенициллина и стрептомицина (правда, для выработки их лекарственных форм, даже по известным прописям, потребовалось 7 и 4 года соответственно). Однако признание этого факта лишило бы обвинение главного козыря – раскрытия обвиняемыми секрета государственной важности. В этом инсценированном процессе была принята заведомо ложная версия, и разработать технологию обвиняемым предлагалось стахановскими темпами прямо по выходе из зала суда...

По состоянию работы на июль 1947 г., зафиксированном в опубликованной к этому времени монографии, была доказана лишь принципиальная возможность использовать феномен туморотропизма отдельных штаммов T. cruzi как биологическую основу специфической онкотерапии, что уже было предметом открытия. Объем задач, стоявших перед авторами, решившимися на разработку терапевтического препарата, был огромен. Анализ реального положения в исследовании позволяет предполагать, что авторы вряд ли отдавали себе в этом отчет, полагаясь на опыт Н.Г.Клюевой в приготовлении антибактериальных вакцин, и недооценивали объективные трудности, связанные с несовершенством диагностики рака того времени как до, так и после терапевтического лечения, что было существенно для оценки эффективности препарата и делало работу уязвимой для критики со стороны клиницистов, неразработанностью вопросов этиологии злокачественного роста, затруднявшей направленный поиск и т.п. Затянувшийся организационный период, осложненный переездом в здание, ремонт которого не был завершен, нервозность обстановки, связанная с непрерывным писанием отчетов и собеседованиями с членами комиссий (а это были люди, принимавшие в той или иной степени участие в осуждении "апатриотичных" ученых), продолжавшееся всенародное осуждение (в течение 1948-49 гг. многие театры приняли к постановке пьесы, написанные на сюжет Суда чести, по стране широко прошел фильм, отрицательными героями которого были академик-шпион и профессора, не устоявшие перед соблазном славы и богатства ценой предательства (61)) – все это были факторы, не способствовавшие нормальной работе. Многоплановость задачи (совершенствование методики культивирования продуцента, отработка техники изоляции активного начала, выяснения его химической природы, с одной стороны, и разработка схем и границ клинического применения, уточнение специфичности действия и выявление опухолей, резистентных к препарату, с другой) требовала более четкой организации, привлечения специалистов "со стороны", что ограничивалось совершенно неоправданной строгостью режима секретности, не позволявшего также передать экспериментальные образцы для независимой экспертизы в другие лаборатории. Выводы комиссий, не во всем объективные, содержали и справедливые упреки и дельные замечания (62). Авторы же, положение которых в атмосфере общей недоброжелательности и доносительства даже в среде персонала Лаборатории было чрезвычайно трудным(63), занимали жесткую оборонительную позицию, не располагавшую стороны к сотрудничеству. В результате судьба Лаборатории была решена в 1951 г на правительственном уровне с учетом рекомендации компетентных комиссий. Проблема по-прежнему признавалась значимой, но предлагалось реорганизовать Лабораторию в Институт с определением ему более широкой задачи исследования противоопухолевых средств биогенного происхождения, сохранив за проф. Клюевой лабораторию при условии отстранения ее от общего руководства Институтом (64). К сотрудничеству с медиками на правах подчиненных авторы идеи биотерапии были не готовы и от назначения отказались (65). Работы были возобновлены только в послесталинское время и сопровождались непрекращавшимся противостоянием медицинского генералитета и авторов препарата, в течение 1959-60 годов наконец решивших непростую проблему культивирования продуцента (облигатного паразита человека) на искусственных средах и проблему стабилизации препарата в виде частично очищенного экстракта культуральных форм трипаносомы. Подробно история этого этапа исследований описана В.Д.Каллиниковой, принимавшей в них непосредственное участие (66). Препарат (вариант, выпускавшийся заводом им. Карпова в Москве как "симптоматический, рекомендованный к применению при злокачественных опухолях" сохранил авторское наименование "круцин") просуществовал с 1960 по 1970 год параллельно с французским аналогом "трипанозой", выпускавшейся лабораторией частной фирмы профессора Мерье в Лионе (ныне фармацевтическая фирма Пастер-Мерье, известная и на российском рынке). Оба препарата были вытеснены появившимися на рубеже 1960/1970 -х годов синтетическими цитостатиками, дававшими обнадеживающие результаты в онкологии и выгодно отличавшихся от биогенных препаратов доступностью химическому синтезу. Бум синтетической химии, переживаемый миром в это время и рожденные им надежды на химическое моделирование структур с любыми заданными свойствами, в том числе и биологической активностью, надолго ослабили интерес фармакологии ко всякого рода экстрактам из растительных и животных тканей. Вопрос природы феномена туморотропности отдельных штаммов трипаносомы со смертью в 1964 г профессора Г.И.Роскина больше в литературе, отмечавшей лишь потенции простейших как источников лекарственных препаратов (67), не поднимался.

Оценивая ретроспективно усилия исследователей с позиции сегодняшнего дня, можно заключить следующее.

Безусловно ошибкой был отказ в 1946 г. от сотрудничества с американскими учеными, располагавшими в то время значительно большими возможностями, как и отказ в 1950 г. передать всю работу, не связанную с культивированием и физиологией продуцента, в руки других специалистов (как это предлагал привлеченный в качестве эксперта-биохимика А.Н.Белозерский) (68). В первом случае решение авторами было принято под влиянием обстоятельств, сложившихся по вине некомпетентных чиновников и не вполне по своей воле, во втором – в решении авторов преобладали эмоции. Атмосфера недоверия к авторам сказалась катастрофическим образом на их работе в 1940-х годах и продолжала оказывать негативное влияние в дальнейшем, проявившись не только в активном противостоянии группы Клюевой-Роскина и руководства медицинской наукой в 1960-е годы, но и в нежелании авторов сотрудничать ни с кем, кроме клиницистов (69). Передачу еще не отработанной лекарственной формы препарата в клинику также можно признать ошибкой. Первые клинические данные, интерпретированные в монографии 1946 г. самым оптимистическим образом, встретили при расширении эксперимента самую строгую проверку медиков. Тенденции к монополизму в исследовании препятствовали рабочим контактам с серьезными биохимиками и химиками-органиками, что мешало установлению "формулы круцина". Препарат был приготовлен, как готовят вакцины, что на рубеже 70-х годов уже не удовлетворяло фармакологов в плане онкотерапии.

Следует заметить, однако, что несмотря на несомненный прогресс современных методов комплексной терапии, включающей и препараты – продукты клеточной и генной инженерии, высокий уровень смертности сохраняется на фоне роста общего числа онкологических больных всюду в мире. Проблема не решена удовлетворительным образом и напрашивается вопрос, может ли она вообще быть решена, настолько увеличилось количество только идентифицированных исследованием факторов риска, наследуемых и приобретенных, а сколько еще скрыто... Случаи длительной ремиссии злокачественного роста, достаточно редки и при современных методах терапии в онкологии, существенно продвинувшейся за прошедшие десятилетия скорее за счет методов ранней диагностики, чем за счет терапии. Разочарование цитостатиками как лекарственными препаратами, заметное и по специальной литературе и не специалистам, имевшим несчастье наблюдать онкологических больных в своем близком окружении, объясняется данными об их высокой общей токсичности, накопившимися за более чем 30 – летнюю историю их применения (эффект действия связан со специфичностью не к опухолевой ткани, но к стадиям клеточного цикла, как известно, общим для всех всех эукариотических клеток (70)). Предпринимаются попытки повысить специфичность противоопухолевых препаратов модификациями их структуры, разрабатываются приемы адресной доставки путем ковалентных сшивок с антителами к опухолевым белкам и снижения токсичности путем заключения лекарства в липидные оболочки, имитирующие липосомы (71). Уже известны удачные попытки геномной терапии для тех случаев, когда идентифицирован ген, дефект или недостаток которого либо инициирует злокачественный рост, либо препятствует его подавлению – их, увы, единицы (72).

На этом фоне наблюдается всплеск интереса к биогенным препаратам цитотоксического и иммуномодуляторного действия. Вопрос применимости модуляторов иммунного ответа в качестве терапевтических средств в онкологии дискуссионен и более уместен в специальной статье, тем более, что, как показывает анализ базы данных Национального института рака в США, практически все схемы комплексного лечения такие препараты включают (73). Обзор применяемых в этих целях средств приводит к достаточно определенному выводу, что место трипаносомных препаратов, сочетающих канцеролитическое (или канцеростатическое) действие в разной степени выраженности по отношению к различным опухолям человека с отчетливым иммунотерапевтическим и обезболивающим действием (74), не занято – таких препаратов просто нет. Сочетание в одном препарате канцеролитического эффекта прямого действия с опосредованным через иммунную систему организма, в сумме составляющими противоопухолевое в настоящем значении этого понятия, уникально. Означенное понятие согласуется с отказом онкологов от принятого еще в недавнее время представления об автономии опухоли в организме. Клинический опыт круциновой терапии 50-60-х гг бесценен, несмотря на критическую его оценку рядом специалистов (75). Анализ этого опыта даст возможность, скорректировав клинические схемы, сделать терапию в большей степени направленной и в меньшей степени паллиативной, хотя и в последнем варианте применения круцин имел много преимуществ. Напомним, что сам Г.И. Роскин предполагал, что круцин при раке следует принимать, также как как инсулин при диабете, всю жизнь, сочетая с другими, более радикальными методами. Такая схема лечения, с учетом стоимости лекарства, производство которого было связано с малой доступность биологического источника, реализована быть не могла. Препятствием возвращению трипаносомных препаратов в клинику, даже при возможности реанимировать старые производственные схемы, является отсутствие каких-либо данных об их химическом составе. Будь они, при современных методах органической химии и генетической инженерии, наработка отдельных компонентов трипаносомного "коктейля" была бы реальной задачей исследовательского отдела крупной фармацевтической фирмы.

Современные исследования, возобновленные учениками профессора Г.И.Роскина на кафедре зоологии беспозвоночных Биофака МГУ в сотрудничестве с группой химиков-органиков и специалистов по клеточной биологии ИБОХ РАН при поддержке РФФИ (76) еще не завершены. Их предварительные результаты позволяют полагать, что экстракт, полученный по методу Клюевой-Роскина экстракт представляет собой смесь компонентов, "работающих" в качестве индукторов цитокинов – сигнальных белков-регуляторов процессов клеточного метаболизма и экспрессии клеточных генов, от которых зависит выполнение клеткой программы нормального для данной ткани развития, или отклоненние, чреватое злокачественным ее ростом. Специфические (цитостатический и цитолитический) эффекты в культурах опухолевых клеток in vitro, связанны, вероятно, в первую очередь с присутствующими в экстракте универсальными компонентами сигнальной системы клеток, происходящими из мембран. Авторы нового подхода к старой проблеме надеются идентифицировать компоненты, ответственные за наблюдаемые эффекты, с помощью тестирования в клеточных микрокультурах, принятого на первых этапах экспериментов по исследованию противоопухолевых средств, и перейти на уровень испытаний компонентов (отдельно взятых или в виде композитных смесей) in vivo и т.о. довести оставленную в истории отечественной науки оригинальную идею до ее решения на современном уровне. По мнению профессора Александра Семеновича Бронштейна, высказавшего свое мнение о знакомом ему не по наслышке круцине, принципиальных возражений против возвращения препарата в онкологию – в старой или новой лекарственной форме – нет (78).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В отечественной историографии принято считать, что мощный импульс процессу формирования образа нового противника был дан в марте 1946 г спичем У.Черчиля (уже экс-премьера Великобритании) в Фултоне и ответами И.Сталина иностранным корреспондентам в Москве, указывавшими на реальный отход участников антигитлеровской коалиции от политики сотрудничества. Западные историки рассматривают лето 1947 г как перелом в отношении СССР к союзникам, аргументируя эту точку зрения фактом отказа советской делегации от обсуждения плана Маршалла на совещании министров иностранных дел в Париже (3 июля 1947 г.) и срыва предлагаемого Западом обсуждения европейского сотрудничества на расширенной конференции стран Европы, намеченного на 22 июля 1947 г.. Подробнее см. сб. " Холодная война. Новые подходы. Новые документы." Отв. ред. М.М.Наринский. М., 1995.

2. См.: Известия ЦК КПСС, 1990, N 11, c. 135.

3. Правда, 10 июня 1947 г.

4. Парин В.В. (1903-1971), физиолог и организатор науки, академик АМН СССР (1944), ее ученый секретарь (1944-1947) и вице-президент (1957-1962), академик АН СССР (1966).

Из личного листка В.В.Парина:

"<...> 18 февраля 1947 г. был арестован и 8 апреля 1948 г. был осужден на 10 лет лишения свободы по ст. I ч. II Указа През.Верх.Совета СССР от 15. ХI.43 г. "Об ответственности за разглашение государственной тайны и за утрату документов, содержащих государственную тайну". 29 октября 1953 г. по амнистии освобожден из-под стражи со снятием судимости. В апреле 1955г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР дело за отсутствием состава преступления прекращено и я полностью реабилитирован <...>".

Архив РАМН. Ф. Оп.8/2. Д.120. Л.11.

Из письма В.В.Парина к А.А.Любищеву от 12 авг 1969 г.:

<...>Как Вы, вероятно, знаете, я претерпел в жизни и несправедливую тяжкую пору, стоившую мне почти семи лет жизни (с конца 46 по октябрь 1953 г.). Теперь я, как Галер, могу добавить к своему имени прозвище Reolivins. Я - pater families (я бы сказал magne families) - у меня четверо детей – дочь и три сына <...>

... В семейном отношении мне повезло: моя жена Нина Дмитриевна отдала всю свою жизнь мне и детям (она – дочь проф. органической химии Пермского Университета Дмитрия Мильтнадовича Марко, по-моему, он перевелся в Пермь уже после Вашего отъезда). В тяжелое для нашей семьи время она проявила большую мужественность, сумела сохранить в детях веру в честность отца, сохранить их характер, способность, тягу к науке, не говоря уже о вынесенных ею материальных тяготах, связанных с необходимостью существования на одну ее зарплату участкового врача-педиатора. К сожалению, как это ни горько, брат мой Борис от меня в то время официально отказался. Вернувшись в семью, я окунулся атмосферу утерянной любви (и жены и четырех детей). Брату я все простил и принимал самое горячее участие в его судьбе – он заболел лимфолейкозом и я устраивал его в лучшие клиники Москвы, вплоть до Кремлевской больницы. Однако заболевание это роковое, и 20 февраля 1968 г. он скончался в Москве в клинике проф. Кассирского. Мы всей семьей съездили на его похороны в Горький, где он в последние годы работал.

Моя мать Нина Ивановна умерла еще в 1936 г от случайной причины (сепсис в результате потертости ноги, а в то время еще ни антибиотиков, ни даже сульфамидов еще не было). Отец – Василий Николаевич умер за неделю до моего ареста, так что я смог отдать ему последний сыновний долг, съездив на похороны в Пермь. Психологически интересно то, что я воспринял его смерть как величайшее горе (я, повзрослев, горячо любил его не только как отца, но и как верного и мудрого друга), но когда за мной закрылась дверь дома на пл.Дзержинского, я счел, наоборот, величайшим благом то, что он умер в неведении того, что со мной случилось и я не мог считать себя невольным виновником его смерти.<...>

ЛО Архива РАН. Ф.1033. Оп.3. Д.348. Л.Л.3-5
(Машинопись, на личном бланке академика Парина)

5. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ). Ф. 8009. Оп. 1.Д. 624. Л. 1-77; Д. 625. Л. 1-62. Решение Суда опубликовано: Кентавр.1994.№ 3.С.С. 111-114.

6. ГАРФ.Ф.8009.Оп.1.Д. 627.Л.1а-73; Д. 628.Л. 1-63.

7.Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). Ф. 17.Оп. 121.Д. 617.Л. 1-147.

8. Известия ЦК КПСС, 1990. №11.С. 136.

9. Есаков В.Д., Левина Е.С. Дело "КР". Из истории гонений на советскую интеллигенцию. //Кентавр. 1994. № 2.С. 66-69.

10. Рапопорт Я. Дело "КР". // Наука и жизнь, 1988, №.С. 100-107; Т. Батенева. "Недобитый круцин". // Известия, 1996, 4 декабря.

11. Кременцов Н. Советская наука на пороге холодной войны. // In memorian. Сб. памяти Ф.Ф.Перченка. 1995. М. – Спб. "Феникс".С. 272-291. N.Krementsov. The "KR" Affair: Soviet Science on the Threshold of the Cold War. // Hist. Phil. Life Sci.. №17. (1995). Р. 419-446.

12. Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. (Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета). Отв.ред. В.П.Наумов. М., 1994.

13. Рапопорт Я.Л. На рубеже двух эпох. Дело врачей. 1953. М., 1989.

14. Есаков В.Д., Левина Е.С., цит. соч. с. 102-105.

15. РЦХИДНИ, ф. 17.Оп. 121.Д. 622.Л. 25-27.

16. Из письма В.Д.Тимакова, ставшего директором Всесоюзного института эпидемиологии и микробиологии им. Н.Ф. Гамалеи, другу:

"Дорогой Павел Васильевич !

<...> Вам наверное, небезынтересно узнать, чем закончилась эта история с Клюевой. На суде чести я дважды повторил, не вдаваясь в некрасивые подробности этого, что она сказала неправду. Нина Георгиевна ведь писала тов.Сталину, что какой-то Тимаков приехал из Ашхабада и мешает ей работать. И хотя "в верхах" шел разговор, не вернуть ли меня обратно в Ашхабад, но оказалось, что я уже прошел "точку возврата". Так говорят летчики, когда пройдена ровно половина пути от места взлета до места посадки. Наверное, у каждого человека в жизни бывает такая точка. Прошел ее и уже нельзя оглянуться. Ну а потом выяснилась эта история с отправкой заграницу материалов Клюевой и после этого ни о каком возврате моем не могло быть и речи. <...>

Опубликовано: М.А.Тихонова. В.Д.Тимаков (1905-1977). М.: Медицина. 1990. С.102-103.

17. Из воспоминаний драматурга А.Штейна, автора одной из пьес, созданных в эти года по указанию И.Сталина ("Театр", 1988, № 3, с.169-187):

"... Спустя несколько дней Б.И.Збарский попросил меня заехать. Встретил, сдерживая заметную взволнованность, провел в кабинет, рассказал.

Трех советских ученых вызвали по одному важному делу самые высокие инстанции. Петра Андреевича Куприянова, основателя научной школы кардиологов, главного хирурга ряда фронтов в Великую Отечественную Войну, генерал-лейтенанта медицинской службы...; академика Збарского, академика Илью Давидовича Страшуна.

Всем им был предложено, от самого высокого имени, выступить обвинителями на предстоящем Суде чести. Петру Андреевичу – главным обвинителем. ... Я прежде всего спросил Бориса Ильича, что это за люди – Клюева и Роскин? О Клюевой он знал мало, что касается Роскина, то, по его мнению, это очень, очень талантливый ученый, двадцать пять лет отдавший работе над противораковой вакциной, человек не от мира сего, чистый, нисколько не меркантильный, лишенный всякой суетности, что если он в чем-то и виноват, то только в полном незнании жизни.

- В чем же Вы видите свою задачу в таком случае?

- Если уж так случилось и ничего нельзя изменить – то лучше буду выступать я. Для них лучше. ..." Трудно сказать, было бы осуждаемым ученым лучше, если бы "обвинение" представлял другой человек. Стенограмма суда свидетельствует о том, что проф. Г.И.Роскину было очень тяжело выслушивать издевательские выпады проф. П.А.Куприянова. (См.: В.Д.Есаков, Е.С.Левина. "Дело КР. Суды чести в идеологии и практике послевоенного сталинизма". М.: ИРИ РАН. 2001. С.178-182.)

18. РЦХИДНИ.Ф.17.Оп.125. Д. 548. Л.Л.55-62. События, связанные с процессом, рассмотрены А.С.Сониным: "Дело Жебрака и Дубинина", ВИЕТ, 1997 (в печати).

19. Zhebrak, A.R. Soviet Biology. // Science. 1945. V.102. № 2649. P.Р.357-358.

20. Dunn L. Science in the USSR. Soviet Biology. // Science. 1944. V. 89. № 2561. P.65-67.

21. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.125. Д.360. Л.5. Опубл. нами: Изв. ЦК КПСС. 1991. №4. С.13.

22.Sax, K. Soviet Biology. // Science. 1945. V.103. №2660. P.649.

23. Dubinin, N.P. Work of Soviet Biologists: Theoretical Genetics. // Science. 1947. V.105. № 2718. P.109-112.

24. Лаптев И.Д. Антипатриотический поступок под флагом "научной критики". // Правда. 1947. 2 сентября.

25. Известия АН БССР. 1948. №5. С.15-33.

26. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.125. Д.548. Л.1-4.

27. Архив РАН. Ф.2. Оп. 7. Д.19. Л.13.

28. Вавилов С.И. О достоинстве советского ученого. Речь на выборах Суда чести АН СССР 21 октября 1947 г. // ВИЕТ. 1991. №2. С.104-111. Публикация Л.Н.Простоволосовой.

29. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.125. Д.547. Л.206-209.

30.РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.125. Д.547. Л.176.

31.Каллиникова В.Д. Цитолог Григорий Иосифович Роскин. // Природа, 1994. № 8. С.62-84. См. также сб. памяти проф.Г.И.Роскина "Противораковый антибиотик круцин". М., 1968. Изд. МГУ.

32. Роскин Г.И., Романова К.Г. Лечение экспериментального рака протозойным эндотоксином. // Бюлл. экспер. биол. и мед. 1937. Т.3. №2. С.159-165.

33. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.117. Д.598. Л.119-122.

34. РЦХИДНИ. Ф.77. Оп.3. Д.149. Л.1-9.

35. Петров Н.Н., чл.-корр. АМН СССР директор Института онкологии Минздрава СССР в Ленинграде, писал Г.И.Роскину 17 июня 1947 г.:

"<...>Позвольте закончить это письмо выражением Вам обоим глубокой благодарности от имени того дела, которому я отдал более 40 лет жизни и выражаю уверенность, что Ваша работа, озаренная талантом и любовью к этому делу, не пропадет бесследно".

Архив РАМН. Ф.13 (не обработан). Коллекция Г.И.Роскина. Автограф.

36. Абрикосов А.И. (1875-1955), патологоанатом, академик АН СССР (1939), академик АМН СССР (1944), ее вице-президент (1944-1948).

37. Walter B. Smith. My Three Years in Moscow. Philadelpia and New York: J.B.Lippincott Co. 1955. P.Р.290-293.

38. Текст соглашения, больше напоминающего "протокол о намерениях", сохранен чиновниками партаппарата:

Настоящее соглашение заключено между Министерством Здравоохранения СССР, с одной стороны, и Посольством США, с другой стороны, в том, что:

1. Министерство Здравоохранения СССР, учитывая гуманные цели борьбы со злокачественными опухолями, предоставляет Посольству США исчерпывающую информацию о противораковом препарате Клюевой-Роскина ("КР"), в частности о технологии процесса изготовления препарата. В дальнейшем Министерство Здравоохранения СССР предоставляет в распоряжение научных онкологических учреждений США все материалы о могущих быть усовершенствованиях этого препарата.

2. Правительство США со своей стороны представляет Министерству Здравоохранения СССР информацию о новых противоопухолевых препаратах, выработанных или могущих быть выработанными в США.

3. Работу по биотерапии рака считать совместной советско-американской работой над препаратом "КР", при сохранении и в дальнейшем его названия.

4. Для совместного изучения препарата "КР" и обмена опытом по изготовлению подобных препаратов США командируют в СССР научных сотрудников для работы в институтах и лабораториях, изучающих проблему рака.

5. США принимает на себя обязательство по дооборудованию лабораторий и институтов СССР, изучающих проблему рака, по специальному списку.

РЦХИДНИ Ф. 17 Оп.121. Д.619. Л.6.
(Машинописная копия, 23 июля)

39. В 90-х годах XIX в. В.Колей (W.Coley) использовал бактериальный лизат Cerratie marcessens (B.Prodigiosus) и Streptococci для лечения онкологических больных. Подробнее см: Малов В.А., Пак С.Г. Эволюция взглядов на роль бактериальных липополисахаридов в патологии человека. // Вестник РАМН. 1977. № 8. С. 33-38.

40. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 121. Д.620. Л. 95-97.

41. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 121. Д.620. Л. 87.

42. Цит. по: В.Д.Есаков, Е.С.Левина. Дело "КР". Из истории гонений на советскую интеллигенцию. // Кентавр. 1994. N 2. С. 62-63.

43. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп. 121. Д.621. Л. 9-37.

44. Мы не располагаем стенограммой или записью беседы в Политбюро. Информация о состоявшемся в начале февраля (не ранее 7 и не позднее 17 февраля) опросе Г.И.Роскина, Н.Г.Клюевой и В.В.Парина почерпнута из мемуаров Я.Л.Рапопорта, частично пересказавшего содержание разговора со слов Г.И.Роскина (Наука и жизнь, 1988,№ 1, с.104.).

45. Мехлис Л.З. (1889-1953), советский государственный и партийный деятель. В 1946-1950 гг. министр Госконтроля СССР.

46. Семашко Н.А. (1874-1949), врач, один из организаторов советского здравоохранения, академик АМН СССР (1944), государственный и партийный деятель.

47. Саркисов С.А. (1895-1971), директор Института мозга Минздрава РСФСР в Москве.

48. Ковригина М.Д., заместитель министра здравоохранения, директор ЦИУ.

49.РЦХИДНИ. Ф.17. Оп. 121. Д. 621. Л.55-63. Заверенная машинописная копия.

50. Опубликовано: Есаков В.Д., Левина Е.С., цит. соч. // Кентавр. 1994.№ 3, с. 102-105.

51. Смирнов Е.И. (1904- 1995), деятель советского здравоохранения, генерал-полковник мед.службы, академик АМН (1948). Министр здравоохранения 1947-1953 гг.

В своей книге "Медицина и организация здравоохранения" (М., 1989) посвятил несколько страниц воспоминанию об участии в подготовке Суда чести над профессорами Клюевой и Роскиным, полагая, что его долг "рассказать о событиях и обстоятельствах", "оценки которым дадут потомки". Его собственные оценки таковы, что, присутствуя на заседании Политбюро 17 февраля 1947 г. и слушая, как высшее руководство страны обсуждало вопрос "как можно было допустить, чтобы неопубликованная, не обсуждавшаяся научной общественностью страны работа была вывезена за рубеж", он "задумался о таких священных понятиях, как Родина, патриотизм, коммунистическая нравственность, классовость науки…". Очевидно, генерал не понимал тогда, насколько безнравственна позиция политиков, которые, спекулируя на этих священных понятиях, пытаются "заковать" победивший народ в панцырь неприятия всего, выходящего за рамки утвержденных партией догм, например, нормального, бесклассового подхода к таким общепринятым в цивилизованном обществе категориям как гуманизм и милосердие…

Получив приказание организовать проведение суда и отвечая на вопрос т.Сталина, как он, Смирнов, "намерен проводить суд чести", он "изложил Сталину порядок проведения суда", взятый из любимых им воспоминаний А.Ф.Кони и сборника речей Ф.Н.Плевако (подарок хозяина дома, где генерал останавливался однажды во время служебной командировки в действующую армию на территории Польши). "Но Сталин с этим не согласился, обратив мое внимание на то, что я не уяснил себе разницы между уголовным судом и товарищеским общественным".

В чем же видел вождь это отличие?

"Последний, по его мнению, должен отличаться той главной особенностью, что на нем нет необходимости в выступлении адвокатов и в последнем слове подсудимых после речи общественного обвинителя. Замечание Сталина вызвало у меня недовольство собой….". Министр развил мысль, что "в ходе следствия, обвинения и защиты есть нечто общее с приемами врачебной работы. Недопустимость предвзятости и пренебрежения мелочами, умение применить общее к индивидууму, логичность мышления, знание психологии…" (с.10)

Вызванный в ЦК еще через два-три дня А.А.Ждановым, Смирнов нашел в кабинете Г.Ф.Александрова и К.П.Горшенина. На вопрос Жданова, кто из них возьмется "за это необычное дело" – подготовку речи общественного обвинителя, – Смирнов "встал и сказал, что это" его "полоса земли", ему "ее и пахать, если нет возражений". Возражений не последовало, но был вопрос, кого бы он предложил в качестве общественного обвинителя. "Я назвал, – пишет Смирнов, – академика АМН СССР профессора П.А.Куприянова, начальника кафедры хирургии Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова, человека высокой культуры и опытного лектора с прекрасной дикцией", которого он "хорошо знал и очень уважал прежде всего за высокую принципиальность"… . Кандидатура была сразу принята. Далее министр рассказывает как он вместе с вызванным из Ленинграда Куприяновым всю ночь трудились над текстом речи, отправили материал с фельдъегерем в Кремль, где уже через несколько часов Смирнову пришлось выслушать "горькие, но справедливые упреки: проект обвинительной речи подлежал коренной переработке", т.к. "она слабо затрагивала общественно-политическую сторону вопроса"…Опять работа до четвертого часа ночи, опять нарочный везет текст в ЦК.

Когда же утром позвонил Кузнецов и от имени Жданова просил немедленно приехать, взволнованный Смирнов спросил "стоит ли?", секретарь Жданова ответил, что стоит. "Я обрадовался, – пишет Смирнов, – как обычно радуются выполненной и получившей хорошую оценку работе", приехал в ЦК, "мигом влетел в приемную, встретил уже известных читателю товарищей, поприветствовал их с настроением человека, сделавшего хорошее дело". Дело, однако, оказалось еще далеко от завершения: "речь хорошая, но ей нужно предпослать краткое вступление политического характера" (это сделает Александров) и проверить юридическую сторону речи (профессиональная обязанность Горшенина). Оказалось, что гуманизма ("буржуазного"), о котором упомянул в речи Смирнов, не существует, его только "выдумал Горький…"

Как выяснилось утром уже третьего дня работы над текстом обвинения, политическое вступление, написанное Александровым, также не удовлетворило Жданова ("оно было расплывчатым и растянутым"), штатный идеолог "тут же приступил к написанию политического вступления и быстро закончил его". В зале заседания, как подчеркивает с удовлетворением министр Смирнов, не было свободных мест на протяжении всех трех дней (с.13).

Искренность Ефима Ивановича не то что подкупает, а скорее поражает: вспоминая о событиях в 1989 г. он горд доверием власти и не испытывает сожаления о сделанном.

52. Страшун И.Д. (1892- 1967), академик АМН СССР (1944). Как свидетельствуют документы (стенограмма суда и материалы личного академика в Архиве РАМН), с горячностью выступив в конце второго заседания в поддержку травли профессора Роскина, Илья Давидович горько сожалел о своем поступке и тяжело заболел (ГАРФ. Ф.9120. Оп.1. Д.172. Л.1-29). Диалог Страшуна и Роскина на заседании см. : В.Д.Есаков, Е.С.Левина. Дело КР. Суды чести в идеологии и практике послевоенного сталинизма. М., 2001. С.184.

53. Майский И.Н.(р.1905). Зам. директора Института микробиологии, эпидемиологии и инфекционных заболеваний АМН СССР.

54.Разенков И.П. (1888-1954), физиолог, академик АМН СССР и академик-секретарь Отделения медико-биологических наук (1944), директор Института физиологии АМН СССР.

55. Штерн Л.С. (1878-1969), физиолог, академик АН СССР (1939), академик АМН СССР (1944). В СССР с 1925 г., 1925-1948 гг. – директор Института физиологии АН СССР. Арестована в 1949 г., осуждена по делу ЕАК. 1954-1968 гг. – зав. отделом Института биофизики АН СССР.

56. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.121. Д. 621. Л. 72-74.

57. Давыдовский И.В. (1887-1968), патологоанатом, академик АМН (1944), состоял в отделении медико-биологических наук.

58. Збарский Б.И.(1885-1954), биохимик, академик АМН СССР (1944), в 1945-1952 гг директор Лаборатории биохимии рака АМН СССР.

59. Юдин С.С. (1891-1954), хирург, академик АМН СССР (1944).

60. Деньги, полагающиеся В.В.Парину как гостю Американского Медицинского общества, организовавшего секретарю АМН СССР поездку по исследовательским центрам США в рамках программы визита официальной делегации, были получены, как свидетельствует записка сотрудника УК ЦК ВКП(б) Маевского, по согласовании на самом высоком уровне:

" 28 дек 1946 г.

Можно ли Парину принять от Американского Медицинского общества 1800$ суточных денег, используя их для закупки оборудования для своей лаборатории. Посольство СССР в США запросили МИД (25 долларов/сутки)"

РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.121. Д.620. Л. 19.

61.. История советского драматического театра. Т. 5. М., 1969 ( Ромашев Н. "Великая сила", 1947 г., Малый театр, Москва; Штейн А. "Закон чести", 1948 г., Московский театр драмы; Симонов К. "Чужая тень", МХАТ им. Горького, 1949 г.). Культурная жизнь в СССР. Хроника . 1941-1950. М.: Наука. ("Суд чести", сценарий А.Штейна, режиссер А.Роом, 1949 г.)

62. ГАРФ. Ф. 9120. Оп.2. Д.183. Л.1-7 (Заключение Комиссии 1947 г.); Д. 569, 570 (Материалы Комиссии 1948 г.). Ф.5446. Оп.59. Д.7144 . Л.74-75; 81-82 (Замечания А.А.Имшенецкого и П.А.Кувшинникова, привлеченных Комиссией 1950 г.)

63. Архив РАМН. Ф.13 (не обработан). Личное дело Н.Г.Клюевой. Л.68.

64. ГАРФ. Ф.5446. Оп.59. Д.7144 . Л.172. Решение Бюро Совмина от 28 авг 1951 г. о закрытии Лаборатории биотерапии рака.

65. Там же. Л.201-202.

66. Каллиникова В.Д., цит. соч.

67. Сухарева Н.Н. Биотехнология получения липидных препаратов из культур жгутиконосцев. // Простейшие – объекты биотехнологии. М.: Наука. 1989. С. 5-78.

68. ГАРФ. Ф.5446. Д.7144. Л.56 об.

69. Раздраженное замечание академика Н.Н.Блохина при обсуждении списка медицинских учреждений, выделенных для клинической проверки круцина, дает представление о неприязненном отношении руководства АМН СССР к авторам препарата: "Я думаю, что нет для нас смысла навязывать базы, против которых они что-то имеют. Это значит – заранее обречь эти вещи на то, чтобы обсуждать по много раз... Поэтому мы можем взять другое онкологическое учреждение... для того, чтобы отработать методику, иметь опыт, а дальше участвовать в обсуждении результатов." (Стенограмма заседания Президиума АМН СССР от 14 сентября 1960 г.) Позже, в 1966 г. сотрудники Лаборатории противораковых препапатов ГКИ им.Л.А.Тарасевича обратились к помощи академика И.Л.Кнунянца, который как химик, специалист в области химии элементо-органических соединений, интересовался проблемой создания противоопухолевых препаратов. Однако его попытка получить поддержку тогдашнего заместителя министра Медицинской промышленности А.Г.Натрадзе окончилась неудачей. Едва услышав имя Н.Г.Клюевой, тот решительным жестом указал на свое горло и произнес: "Вот где у меня сидит Ваша Клюева – который год сухари сушу..." (Г.С.Зильберблат, частное сообщение).

70.Коновалова Н.П. Парадоксы химиотерапии. // Вопросы онкологии. 1992.Т.83. С.1155-1159.

71. А.М.Козлов, Е.Ю.Корчагина, Н.В.Бовин, Е.А.Молотковский, А.Б.Сыркин. Усиление противоопухолевой активности сарколизина путем превращения его в липидные производные и включения в липидную мембрану липосом. // Бюлл. Эксп. Биол.Мед.. 1997. № 4. С.439-443.

72. Bertelsen, A.H., Beaudry, G.A., Stoller, T.J., Trotta, P.P., Sherman, V.S. Tumor Supressor Genes: Prospects for Cancer Therapies. // BioTehnology. V.13. 1995. P.127-131.

73. The PDQ Search Service for Health Professionals: pdqsearch@icicc.nci.nih.gov

74. Заключения онкологов, привлеченных к клиническим испытаниям круцина в 1961-1971 гг. (С.Л.Минц, Л.М.Нисневич, Г.М.Полонский, А.Н.Рыжих и др.). Всего в испытаниях принимали участие более 40 специалистов, обследовавшие 800 больных. Цитируется по текту записки, подготовленной В.Д.Каллиниковой и Г.И.Кац для министра Здравоохранения РФ в 1992 г. на основании материалов дела "Круцин" в Архиве Фармкомитета СССР (архив В.Д.Каллиниковой, кафедра зоологии беспозвоночных Биофака МГУ).

75. Блохин Н.Н. Онкология и публикации в массовй прессе. // Медицина и средства массовой информации. М. Медицина. 1991. С.175-180.

76. См. серию публикаций Каллиниковой В.Д. и сотр. "Противораковые свойства паразитического жгутикового простейшего Trуpanosoma cruzi Chagas, 1909", сообщения 1-5. Вестник МГУ. Сер.16 Биология. 1994-1997 гг.

77. Решетов П.Д., Левина Е.С., Зуева В.С., Сапожников А.М., Гречко Г.К., Каллиникова В.Д., Жигис Л.С., Свирщевская Е.В. Противоопухолевый комплекс Tr.cruzi. // Биоорганическая химия. 1998 (в печати).

78. А.С.Бронштейн, директор Центра микрохирургии и литотрипсии в Москве, в своем интервью тележурналисту А. Караулову (программа "Момент истины", 13 марта 1997 г.), сообщил, что хорошо знаком с практикой круцина периода второй половины 1960-х годов, т.к. начинал профессиональную деятельность хирурга в проктологическом отделении под руководством проф. А.Н.Рыжих (Городская больница № 67, Москва), активно и весьма успешно использовавшего препарат для лечения злокачественных опухолей в течение более 10 лет.

Источник: Е.С.Левина. "Холодная война" в советской науке:
проблема нравственного выбора

* Продуцент препарата Shizotrуpanum cruzi, в cовременной номенклатуре простейших Trуpanosoma cruzi.